902 слова.
Автор заранее извиняется, он не планировал выруливать туда, куда вырулил. Тётушка Батильда — не совсем фон, а скорее третий актёр, как в греческой пьесе, бггг.

— Ну...по крайней мере, своей деревянной палочкой ты владеешь лучше, друг мой.
Для того, чьи колени задраны выше головы, Геллерт слишком много болтает.
Альбус шипит. Уши у него, наверное, сейчас цвета гриффиндорского герба. Геллерт смотрит на него снизу вверх сквозь пушистые светлые ресницы и посмеивается — горячий, красивый, невозможный. Где-то внизу гремит сервиз: в пять часов — чаепитие.
Альбусу хочется скулить.
— Знаешь, я слышал притчу об одном маге, который всё никак не мог найти нужную тропу. И так тыкался, и сяк — ну не его был день, невзлюбила его судьба...
— Геллерт.
— Что? Я просто пытаюсь проявить участие. Как могу.
Альбус выдыхает сквозь зубы. Прикрывает глаза — так, что Геллерт видится одним размытым пятном золотого света. Член скользит между широко разведённых бёдер; Альбус всё пытается вставить, но Мерлин, он никогда так не пробовал, а тут ещё Геллерт, и так страшно сделать ему больно (хотя по-хорошему — стоило бы, стоило!), и если он кончит прямо сейчас, то умрёт, и Геллерту придётся искать для него Воскрешающий камень в одиночку.
— Мальчики! — кричит тётушка Батильда. — Вам пирог со сливами или с яблоками?
Геллерт запрокидывает голову к решётке изголовья. Его трясёт от смеха.
— Нам без разницы! — орёт он в ответ.
Будь это кто-нибудь другой, Альбус счёл бы это опрометчивым. Но в случае Геллерта сбитое дыхание и нотки смеховой истерики в голосе — норма. Тётушка Батильда просто решит, что они опять ведут философскую беседу. Она знает, как Геллерт это делает.
Мерлин, как он прекрасен во всём, и как же хочется его убить.
— Альбус Персиваль Эээээ-как-там-дальше Дамблдор, вы будете мной любоваться, или всё-таки трахнете?
Геллерт ёрзает под ним — кажется, и правда в нетерпении. Член прижат к животу, и от одного взгляда на аккуратную головку рот у Альбуса наполняется слюной. Как в тот самый раз, когда он впервые понял, что у Геллерта на него тоже стоит; у него даже затылок тогда взмок от осознания... Альбус всё ещё не верит до конца. Он взял бы сейчас этот член в руку, погладил бы, прошёлся от головки к основанию — просто чтобы убедиться, чтобы увидеть, как Геллерт изменится в лице... Но у Альбуса заняты руки. Ему нужно держать руки Геллерта над головой Геллерта. Потому что иначе случится катастрофа. Он и без того был слишком беспечен, не заткнув любви-всей-своей-жизни рот, и посмотрите, к чему это привело.
— Мальчики! Земляничный чай кончился! Облепиховый будете, или послать эльфа за земляничным?
Альбус сдавленно стонет.
Он уже почти внутри, уже чувствует жар растянутого входа вокруг головки, и он не может остановиться. Проще сойти с ума. Геллерт под ним — напряжённая золотая струна, блеск зубов в полуоскале, огонь и морок, и Альбус намерен умереть на этом алтаре, но не решать, будет ли он облепиховый чай.
Проявите милосердие.
— Всё равно! — Геллерт хватает ртом воздух. Сейчас это уже даётся ему труднее. Альбус входит так медленно, как может; меньше всего он хочет причинить боль — и, кажется, преуспевает: когда людям больно, у них другое лицо...
Но в эту достойную женщину, похоже, дьявол вселился.
— А имбирь? Облепиху положено заваривать с имбирём!
Геллерт закатывает глаза. Альбус не хочет думать, от чего именно.
— Имбирь и мята, да, тётушка, отлично!
От первого толчка весь воздух сгорает у Альбуса в лёгких. От того, как тело под ним выгибается, продолжая начатое им движение; от того, как проступают под кожей рёбра... Мерлин. Это всё правда. Он занимается любовью с Геллертом. С человеком, чьи пальцы хотел целовать с первой встречи. С человеком, которому принёс не одну постыдную тайную дань ночных излияний, под сопение Аберфорта и стрекотание сверчков за стенкой. Они друг в друге. Они слиты. Где-то в небесной летописи навсегда отпечатался излом этих светлых бровей, когда Альбус впервые вошёл до конца, и затем, подавшись назад, вошёл снова.
— Геллерт, а почему ты отвечаешь за двоих? Твой гость уснул? Альбус, не стесняйтесь! Можем заварить два чайника!
Альбус давится всхлипом.
Наверное, так и становятся тёмными магами.
— Ну, — бормочет Геллерт едва слышно. — Давай. Ответь. Дурм... дурмстрангскую выдержку я показал. Покажи мне гриффиндорскую стойкость.
— Я с-согласен с Геллертом!
Годрик Гриффиндор на этом месте бы прослезился.
Хотя, возможно, он уже давно плачет.
— Как обычно, — сетует Батильда. — Нет бы что-то новое. Сейчас посмотрим, есть ли у нас мята...
Её голос затихает. Ушла. Волшебный чайник посвистывает на волшебном огне.
— Выеби меня, — торопливо говорит Геллерт. — Не могу больше. Свихнусь. Давай, быстрее, пока она возится...
Альбус не заставляет его просить дважды.

Всё происходит быстро, и безумно, и потом Геллерт заимствует его палочку, чтобы залечить набухающие кровью царапины на спине. Альбус не заметил, в какой момент отпустил его руки. Боли от царапин он не чувствует.
— Было хорошо, — замечает Геллерт в сторону, застёгивая рубашку. Будто эта реплика никому особо не предназначалась.
— Да? А я решил, у тебя много вопросов по поводу моего... владения палочкой. Вряд ли я был хорош на общем фоне.
Геллерт фыркает и убирает за ухо промокшую от пота прядь.
— Ох, ну вот только не это. Я подозревал в тебе что угодно, кроме ранимости. Ты же не принимаешь это всерьёз? Кому-то постель — не постель без грубой силы, — он выразительно потирает запястья, — а мне нравится доводить людей до белого каления. Ты должен был заметить. Мы знакомы целую вечность.
— Да? Раньше, когда я представлял себе вечность, она казалась длиннее.
Геллерт усмехается.
— Тебе казалось.
Альбус душит в себе порыв поймать его ладонь — и целовать, целовать, целовать.
— И кстати, — невзначай добавляет Геллерт, — нет никакого "общего фона". Не знаю уж, какое впечатление я произвожу, и что тебе могли нашептать слухи о нравах в Дурмстранге... но ты у меня тоже первый.
Он выскальзывает за порог раньше, чем Альбус успевает хоть что-то ответить. В воздухе плывёт запах пирога с яблоками, и облепихи, и имбиря, и мяты.

Мяты, на которую у Альбуса, к слову сказать, аллергия.